Украина остается в экономической матрице 30-летней давности

За последние 20 лет Украина перенесла три системных кризиса — в 1998–1999, 2008–2009 и 2014–2015 гг.
Все они сопровождались спадом производства, валютными, финансовыми, бюджетными, долговыми и банковскими потрясениями. В их ходе страна теряла доступ к внешним кредитным рынкам, а государство — финансовую состоятельность. Все стабилизационные программы в такие моменты разрабатывались международными организациями: ради их кредитов Украина легко отказывалась от части своего суверенитета. Однако каждое его восстановление со временем заканчивалось новым кризисом.

Устойчивость феномена

За годы своей жизни гривня девальвировала в 16 раз, потребительские цены при этом выросли в 15 раз, а цены в промышленности — в 27 раз. В ходе кризиса 1998–1999 гг. ВВП Украины упал на 2%, в 2009-м — на 14,8, а в 2014–2015 гг. — на 15,8%. Причем глубина спада в двух последних случаях била мировые антирекорды. После 2013 г. в стране исчезло больше половины банков. Убытки от их банкротства НБУ оценил в 38% ВВП, что оказалось почти в 2,5 раза больше потерь от падения самого ВВП.

Начавшийся после этого экономический рост остается ниже (3,3%, 2018 г.) среднемирового (3,7%). В случае же развивающихся стран (4,7%) речь идет о нашем полуторакратном отставании. Все официальные программы и оценки (правительства, НБУ, МВФ) исходят из того, что этот разрыв в обозримом будущем никуда не денется. Причем МВФ прогнозирует снижение потенциального роста Украины к 2021 г. с 4 до 3%. Подобные расклады вытолкнули из страны уже до половины всей рабочей силы: именно столько украинцев, по данным Минсоцполитики, постоянно или временно работают за рубежом.

Последние пять лет Украина находится под ежедневным контролем МВФ. За это время нами были инициированы три стабилизационные программы: Stand-by (2014), EFF (2015), Stand-by (2018). Каждая из них сопровождалась не столько обсуждением условий сотрудничества с Фондом, сколько запугиванием угрозой дефолта. Причем наиболее активно ажиотаж вокруг финансовой несостоятельности государства накручивают, как ни странно, правительство с Нацбанком при мощной поддержке правящей коалиции и ее сторонников из экспертной среды.

При этом, правда, не упоминается, что за неполные пять лет Украина успела получить от МВФ почти столько же (10,2 млрд СПЗ), сколько за предшествующие 19 лет (10,7 млрд СПЗ). И что в пиковых платежах 2019–2021 гг. практически нет «старых» обязательств перед Фондом, так как весь сегодняшний долг перед ним (8 млрд СПЗ) накоплен уже после 2013 г. Налицо угроза долговой ловушки: обязательства перед главным кредитором плодятся быстрее, чем отдача от контролируемых им программ. Так, не успев начать текущий Stand-by (2018), НБУ анонсировал необходимость следующей стабилизационной программы. Ранее такую же потребность Украины в новых кредитах отмечало рейтинговое агентство Fitch.

Не удивительно, что в подобной ситуации впору вести речь не об условиях финансовой стабильности Украины, а о причинах ее отсутствия.

Условие необходимое, но недостаточное

Безусловно, на всех наших экономических, финансовых и социальных проблемах лежит тяжелый груз потерь, связанных с аннексией Крыма и оккупацией части Донбасса. Вместе с тем убийственный скандал в Укроборонпроме, признание Генпрокуратурой части вскрытых махинаций, последующие лихорадочные увольнения и годы предшествующего бездействия — пример государственно-приватного «партнерства», гробившего страну и в мирное время. Бытовое мздоимство на этом мрачном фоне сродни идилличной пасторали. Между тем феномен политической коррупции — не что иное, как абсурдный, но вполне закономерный результат «радикальных рыночных реформ», выбросивших на распродажу весь наличный набор общественных услуг и ценностей.
О проблеме беспомощного государства, «захваченного» новорожденным капиталом, заговорили в конце 1990-х. Тогда на парадокс приватизации в бывших соцстранах регуляторных и политических функций государства обратили внимание Дж.Хеллман, Г.Джонс и Д.Кауфман из Всемирного банка. Уровень «захвата государства» олигархатом в Украине они оценили, как высокий. К сожалению, с тех пор мало что изменилось. Разве что об отечественной коррупции на международных форумах теперь рассуждают не только иностранные эксперты, но и первые лица нашей страны. Учитывая это, МВФ включил в последнюю программу Stand-by «криминальную» отчетность — ежеквартальную публикацию числа обвиненных и осужденных высших должностных лиц Украины.

Признавая как унизительность, так и вынужденность этой нормы, стоит также отметить прямую взаимосвязь между коррупцией и бедностью: одна влечет за собой другую. В связи с этим приходится констатировать, что без высокого экономического роста разорвать этот порочный круг пока еще никому не удавалось. Поэтому правоохранительные меры, безусловно, необходимое, но, увы, недостаточное условие успеха.

Экономические цели и финансовые средства

О финансовой стабильности массово заговорили в ходе последнего глобального кризиса. Громкий провал дерегулированных финансовых рынков США и Европы воочию продемонстрировал предел и цену их самодостаточности. В США на это в 2011 г. указала специальная Национальная комиссия, исследовавшая причины финансового и экономического кризиса. После ее доклада стрелки финансовой дерегуляции двинулись вспять: резко ужесточилось регулирование банков и финансовых корпораций, прежний пруденциальный надзор получил приставку «микро» и над ним появился надзор макропруденциальный, ужесточился контроль за выполнением норм законодательства и благоразумного ведения бизнеса (комплаенс); в вопросе финансовой стабильности перестали полагаться только на рынок, и ею занялись советы по финстабильности, спешно созданные на глобальном, а также на региональных и национальных уровнях.

Украина оказалась частью этого глобального процесса. Но не потому, что установила причины своих собственных финансовых проблем, а как результат программных требований МВФ. В остальном их акценты повторяли идеи Вашингтонского консенсуса: бюджетная дисциплина, низкие ставки налогов и их широкая база, либерализация внешней торговли, финансовая (валютная) открытость, прямые иностранные инвестиции, приватизация, низкая инфляция, защита прав собственности.

Многие из этих постулатов давно уже стали привычными: госдолг — не выше 60% ВВП; бюджетный дефицит — не более 3% ВВП; инфляция — минимальная, для ведущих экономик — около 2%; валютный курс — плавающий; иностранные инвестиции, приватизация — чем больше, тем лучше.

Темпов экономического роста в этом наборе нет. Как не было их и 20, и 30 лет назад, на что справедливо указывали многие известные экономисты, включая Дж.Стиглица. Когда-то ответ на эту критику был довольно прост: проведи массовую «приватизацию-дерегуляцию-либерализацию», и низкая инфляция вкупе с бюджетной аскетой автоматически обеспечат бурный экономический рост, — в страну хлынут иностранные кредиты, инвестиции, новейшие технологии и управленческие знания.

Однако после неолиберального кризиса 2008–2009 гг. подобные рассуждения откровенно нелепы. Этот вывод усиливают и десять лет ожесточенной борьбы, которая ведется ведущими странами за живучесть собственных национальных рынков. Их спасают по обе стороны Атлантики, отбросив всякую неолиберальную риторику: в экономики вкачиваются триллионы долларов и евро, закрываются границы для беженцев и трудовых мигрантов, расторгаются международные соглашения и разрываются союзы, развязываются торговые войны. При этом никто не скрывает, что главной целью этой экономической войны является не уровень бюджетного дефицита, не показатель инфляции и не банкротство прогоревшего бизнеса. Они — лишь инструменты, извлекаемые по мере надобности. Главный приз этого напряженного сражения — экономический рост, занятость, национальный доход. Не видеть и не знать этого нельзя, так как это ключевой экономический вопрос мировой повестки последних десяти лет.

Кризис при госдолге в 9% ВВП и 18 «криворожсталей»

В отличие от Соединенных Штатов, мы равнодушны к собственной экономической истории. В Украине нет официальной точки зрения ни на причины 60-процентного падения ее ВВП в 1990-е, ни на корни последующих кризисов в 2008–2009 и 2014–2015 гг. Хотя во всех случаях речь шла о самых глубоких потрясениях своего времени в мире.

Вместо их анализа мы предпочитаем набор типовых клише, за которыми на поверку может вообще ничего не стоять. Так, у нас доминирует мнение, что экономические кризисы в Украине являются следствием финансовых дисбалансов, связанных с высоким бюджетным дефицитом и чрезмерным госдолгом, фиксированным курсом гривни и валютными ограничениями, недостатком внешних кредитов и дефицитом иностранных инвестиций, высокой инфляцией и малой глубиной приватизации.

При этом мы в упор не замечаем очевидного: наши финансы трещат по швам не до, а после начала любого спада производства. Хотя за месяц-два до него их состояние может вообще не вызывать никаких опасений.

Наверно, для многих будет откровением узнать, что в момент начала кризиса 2008–2009 гг. уровень государственного долга в Украине составлял… 9% ВВП. Да-да! Не 90% и не 19, а всего 9%, в том числе 7,6% ВВП — прямой госдолг и 1,4% ВВП — гарантированный (третий квартал 2008 г.). Очевидно, что при таких параметрах ни долговые обязательства государства, ни объем его потребления или бюджетный дефицит не могли спровоцировать падения ВВП на рекордные 14,8%.

Также очевидно, что такой мизерный долг не мог привести и к скачку инфляции, — у правительства просто не было потребности обращаться за финансовой помощью к Национальному банку: у того в портфеле еще в 2007 г. вообще не было ОВГЗ. Они там появились только в апреле 2008 г., как раз перед началом снижения инфляции (с пиковых 31% в мае 2008-го). По мере же нарастания кризиса в Украине инфляция не росла, а… падала, до 12% в декабре 2009 г. Причем это снижение происходило на фоне девальвации (!) гривни: за 2008–2009 гг. она обесценилась к доллару США на 58%.

Очевидно, что ни один из этих фактов не соответствует бытующему взгляду на бюджетные и инфляционные причины нашей финансовой и экономической нестабильности. Не отвечает ему и представление о том, что всему виной недостаточная глубина отечественной приватизации.Буквально в прошлом месяце вице-президент Всемирного банка С.Муллер озвучил оценки, согласно которым в 2017 г. чистые активы трех самых богатых украинцев превышали 6% нашего ВВП. В США аналогичный показатель вчетверо (!) меньше — 1,4% ВВП. Причем у нас это соотношение остается практически неизменным с 2007 г. Проблема, таким образом, не в глубине приватизации, а в аномальной концентрации частной собственности и блокировании ею общественного развития.

К началу кризиса в 2008 г. (третий квартал) валовой внешний долг Украины был умеренным — 54,3% ВВП. При этом в его структуре абсолютно доминировали частные (88,6%) и долгосрочные (80,9%) обязательства. Такая структура считается едва ли не образцовой, — минимум государственных кредитов и максимум длинных заимствований бизнеса, который «точно знает, что такое эффективность».

Это казалось самоочевидным, тем более что указанные заимствования в основном предоставлялись ведущими европейскими банками своим украинским «дочкам»: благо, те росли как грибы после дождя. Чем закончилось это нашествие прямых иностранных инвесторов, хорошо известно, — валютная ипотека, валютные спекуляции с недвижимостью, валютные кредиты населению, в том числе в экзотических швейцарских франках, которых заемщики и в руках-то не держали. Причем нередко иностранные банки принуждали свои украинские «дочки» к их выдаче вопреки протестам из-за неплатежеспособности клиентов.
Похмелье после этого разгула валютного либерализма, иностранных инвестиций и их «финансовых инноваций» оказалось тяжелым — кризис, девальвация, «элита-центры» и все еще невыплаченные долги. Большинство «банков-инноваторов» тихо покинули Украину. По оценкам Института экономики и прогнозирования НАН Украины, в 2000–2017 гг. за свои услуги нерезиденты заработали и вывели из страны в виде процентов… 88,5 млрд долл. Только за одни эти процентыУкраина должна была бы получить от них 18 (!) «криворожсталей», продажа которой принесла стране рекордные 4,8 млрд долл. Но, увы… Ни тебе промышленных гигантов, ни обещанных россыпей новейших технологий.

Согласно текущим оценкам МВФ, отношение фактических международных резервов в Украине к их необходимому объему составляло в 2007 г. 131%, то есть находилось в зоне безопасных значений (100–150%). В силу этого прежняя критика Фондом НБУ за излишнее накопление резервов накануне кризиса 2008–2009 гг. представляется ошибочной. Активный же выкуп Нацбанком валюты в резервы не мог не ограничивать курсовых колебаний гривни. Поэтому объяснение кризиса 2008–2009 гг. ее фиксацией на отметке 5,05 грн/долл. выглядит откровенно слабым.

Кризиса, в общем-то, не предвещал ни один из приведенных макропараметров. Более того, согласно их уровню и динамике, кризиса не могло быть в принципе. На это также указывал и мощный рост частного бизнеса, бурный приход в страну иностранного капитала и активная политика государственного невмешательства.

И, тем не менее, Украину в 2009 г. тряхануло так, как, казалось, ни одну другую экономику. По глубине падения с ней тогда, похоже, соперничали только Латвия (-14,4%), Эстония (-14,7) и Литва (-14,8%). Но и у них, согласно «теории государственного минимализма», этой драмы просто не могло случиться, так как весь их госдолг накануне падения был чрезвычайно мал: Литва — 13,4% ВВП, Латвия — 10,4, и невероятно мизерные 4,1% ВВП — в Эстонии.

Что же тогда происходит?

Ответ на этот вопрос приведен на первой странице Меморандума об экономической и финансовой политике, подписанного Украиной в октябре 2008 г.: кризис вызвало падение сырьевых цен с одновременным сокращением спроса на ключевой экспорт Украины (сталь). Эта же мысль повторяется и в декабрьском отчете МВФ того же года.

У этого довольно-таки незамысловатого диагноза весьма нетривиальный смысл: соблюдение едва ли не всех ключевых критериев и правил макрофинансовой безопасности не обеспечило Украине не то что стабильного роста, оно не уберегло ее даже от глубочайшего экономического спада.

Если же учесть, что тот сопровождался ухудшением всех финансовых показателей, связь между ними и нашими экономическими проблемами предстает в совершенно новом свете. Ибо, вопреки традиционному представлению, что первые тянут за собой вторые, хроника последних кризисов в Украине демонстрирует прямо противоположную зависимость: именно падение экспортных цен и выручки экспортеров, а следовательно, и реального ВВП (!) вело к сокращению доходов бюджета и росту его дефицита, а не наоборот. Именно спад производства из-за нехватки валюты и критического импорта провоцировал сжатие национальных финансов, а не их дефицит — валютный и импортный голод. При неизменных налоговых ставках бюджет начинал вдруг трещать не из-за их величины, а вследствие падения производства, его доходов и базы налогообложения. Банковские депозиты, как и все другие сбережения, росли в моменты экономической активности и снижались при ее затухании. В результате этого эффект вытеснения частных кредитов и инвестиций государственными заимствованиями если и имел место, то не являлся первопричиной кризиса. Последняя же заключалась в резком сужении производства и национальных доходов. Хроническая девальвация гривни, в конечном счете, — также их результат, поскольку провоцировалась падением цен и спроса на неконкурентную часть украинской продукции.

При этом курсовые и производственные провалы — ключевой фактор наших долговых проблем. Так, с сентября 2008 г. по сентябрь 2009-го уровень валового внешнего долга Украины подскочил с 54,3 до 93,6% ВВП. При этом сам долг вырос в абсолютном выражении всего на 2%, а вот реальный ВВП и курс гривни упали, соответственно, на 15 и 65%.

Аналогичная история повторилась и в ходе следующего кризиса: с января 2014 г. по март 2015-го уровень внешнего долга подскочил с 78,1 до 175,5% ВВП. Однако величина самого долга при этом… снизилась (!) на 13%, тогда как реальный ВВП упал на 9%, а гривня девальвировала почти втрое.

Из-за высокой долларизации украинской экономики (госдолг — порядка 70%, банковские депозиты и кредиты — свыше 40%) долговая уязвимость — родовое пятно ее финансов. Но сама долларизация также результат слабости производства, не отвечающего потребностям собственного бизнеса и населения, что, в конце концов, и формирует стабильно высокий спрос на импорт и твердую валюту.

Каким бы странным ни казался этот вывод, однако за последние 20 лет роковой искрой, из-за которой взрывались наши финансы, оказывался не объем государственного потребления или высокие налоговые ставки, не узкая налоговая база или размер внутреннего/внешнего долга, не мягкая монетарная политика или высокая инфляция, а падение производства. Падение, вызванное его структурной уязвимостью, сырьевой специализацией и ухудшением внешней конъюнктуры, которая не зависит от малой украинской экономики, но отражает бизнес-циклы ведущих мировых экономик, политику их государств и предпринимательских элит.

Критическую зависимость отечественной экономики и финансов от этих внешних факторов демонстрирует и то, что при их благоприятной конфигурации растет не только мировая конъюнктура, но и украинский экспорт со всей отечественной экономикой. При этом рынок насыщается твердой валютой, стабилизируется курс гривни, снижаются валютные и финансовые риски. Нацбанк выкупает на рынке валюту, увеличиваются международные резервы. Эмитируемая при этом гривня просачивается в сектора, обслуживающие исключительно внутренний рынок. Их непрямое подключение к экспортным отраслям через систему локальных денежных и финансовых перетоков доносит толчки внешней конъюнктуры до всех уголков национальной экономики, увеличивая объем ее производства, частных и государственных финансов, кредитов и инвестиций.
Примечательно, что периодам такого экономического оживления и финансовой стабилизации не мешает не только наш специфический бизнес-климат, но и вспышки политической напряженности, как это, например, наблюдалось в 2004–2008 гг.

И наоборот, в конце 2008 г. украинская экономика стала погружаться в кризис с макрофинансовыми показателями, не предвещавшими ей в общем-то никаких серьезных проблем. Причем в 2010–2011 гг. она вновь росла (4,1 и 5,2%), несмотря на существенно ухудшившийся финансовый ландшафт. Чередование этих спадов и взлетов невозможно объяснить уровнем макрофинансовых показателей, тогда как сами эти показатели легко укладываются в логику производственных циклов, ведомых сменой внешней конъюнктуры.

Безусловно, многие внутренние и внешние дисбалансы, как и накопленные долговые проблемы, а также их институциональные причины не способствуют ни экономическому росту — при благоприятной внешней конъюнктуре, ни финансовой стабилизации — при вялых сырьевых рынках. Однако ключевым фактором такой стабилизации в течение последних 20 лет был не бюджетный дефицит, не уровень инфляции, не долговая нагрузка, а оживление национального производства, происходившее благодаря росту мировых цен на наше экспортное сырье.

Условно говоря, если соотношение бюджетного дефицита к ВВП составляло 3:100, то для финансового состояния страны важнее оказывались объем и качество 100% ВВП, нежели 3% бюджетного дефицита.

Подушка безопасности

Накануне кризиса 2014–2015 гг. уровень долговой нагрузки на ВВП (госдолг, внешний долг, кредитные обязательства) был ниже, чем в период роста 2010–2011 гг. Правда, к этому моменту сильно истощились международные резервы, а курс (7,993 грн/долл.) был явно передержан. Зато инфляция почти два года оставалась нулевой, а ее пятилетнее значение соответствовало нашей сегодняшней мечте — 5%. Что затем произошло, хорошо известно. Также известен, хотя и не комментируется тот факт, что последующий экономический рост (2,4%, 2016 г.) начался при запредельных долговых параметрах, подскочившей инфляции и массовом исходе иностранного капитала.

Сложно сказать, соответствует ли эта статистика стандартному взгляду на причины нашей экономической нестабильности. Но то, что она логично вписывается в концепцию сырьевой зависимости, — абсолютно точно.

Что в этой ситуации удивляет, — ни МВФ, ни мы сами ровным счетом ничего не делаем, чтобы избавиться от этой зависимости. Страна остается в экономической матрице 30-летней давности: мы научились поднимать тарифы и сжимать инфляцию с бюджетными расходами, но не знаем, как запустить производство. Вопреки мировому опыту и практике ЕС, на которые вечно ссылаемся, у нас не идет дальше разговоров о фондах и банках развития, селекции производственных технологий, заманивании и обхаживании их иностранных носителей, программах экспортного кредитования и страхования, кредитной поддержке малого и среднего бизнеса, государственной технической и логистической помощи фермерам, сезонных займах, программах государственных гарантий и т.д. В Украине фактически нет целевых механизмов и инструментов экономического роста. Его прогнозы сродни средневековому гаданию: случится ли засуха или польет дождь, побьют ли заморозки озимые или те вдруг уродят?

Зависимость от сырьевой конъюнктуры, программ МВФ, гарантий США и Всемирного банка, кредитов и грантов ЕС, «Турецкого потока», «Северного потока-1/2» — вопросы того же плана: они для нас, как рок, который мы должны почему-то смиренно принимать. И мы его принимаем — держимся на плаву благодаря внешней конъюнктуре и переводам вытолкнутых из страны заробитчан (по 11 млрд долл. в год). Плюс внешние займы государства, долг по которым за неполные пять лет вырос в полтора раза — с 30 до 45 млрд долл. Этот-то 15-миллиардный прирост по сути и есть подушка нашей безопасности.

По материалам: argumentua.com