Как убивали и «хоронили» Юрия Кравченко

4 марта 2005 года с двумя пулевыми ранениями в голову был обнаружен мертвым экс-министр внутренних дел Украины.

Юрий Федорович Кравченко был застрелен на территории собственного домовладения утром того дня, когда намеревался прибыть на допрос в Генеральную прокуратуру Украины в рамках «дела Гонгадзе».

Очевидно, что этому незаурядному человеку было что рассказать следствию. Тем более, что даже покинув пост главы МВД, он, как известно, продолжил самостоятельное расследование «дела Гонгадзе». И, скорее всего, на допросе изложил бы не только свою версию этого резонансного дела, стоившего ему карьеры и доброго имени. Но и назвал бы «кукловодов» этой грязной истории — заказчиков и организаторов так называемого «кассетного скандала», под который — и это сегодня очевидно, «дело Гонгадзе» и затевалось.

Скептики могут возразить: «мог рассказать...», «изложил бы...» — мол, все это лишь допущения и фантазии автора.

Но эти возражения отметаются очевидным фактом: дело об убийстве экс-министра внутренних дел Юрия Кравченко насквозь сфальсифицировано. Кому-то было нужно, чтобы сам факт убийства генерала был тщательно скрыт, улики — уничтожены, экспертизы — сфальсифицированы, свидетели — замолчали.

Те, кто отдал приказ убить Юрия Кравченко — это те же лица, которые дали отмашку «кассетному скандалу» и убийству Гонгадзе.

Они выдали себя не только множеством улик, но и «почерком» в разрушении «дела Кравченко», в сокрытии этих самых улик.

В истории Украины периода независимости только организаторы и кураторы «банды Марьянчука» (Одесса), «банды оборотней» («банды Свердлова») и «банды Гончарова» (обе — Киев) располагали «своими людьми» во всей управленческой вертикали МВД и СБУ, Генпрокуратуре и судах Киева. И только эти люди могли синхронизировать во времени и между различными правоохранительными органами действия по планированию, осуществлению преступлений, сокрытию их следов, «развалу» возбуждаемых уголовных дел еще на стадии следствия, массовой фальсификации криминалистических, судебно-медицинских экспертиз в рамках этих дел.

А в случае провала — уничтожать свидетелей и «спалившихся» исполнителей, «вытягивая» из-под следствия, суда и заключения активных членов банд. Плюс — организовать прикрытие проводимых спецопераций посредством соответствующей кампанией в украинских и российских СМИ.

Других прецедентов подобного рода новейшая история Украины не знала.

В убийстве и фальсификации «дела Кравченко» был задействован весь этот арсенал.

Сегодня мы напомним руководству Генеральной прокуратуры Украины, почему «дело Кравченко» ею полностью сфальсифицировано.

Уникальные свидетельства Алексея Подольского, потерпевшего в «деле Гонгадзе», который в рамках изучения материалов дела смог ознакомиться и с той его частью, которая касалась так называемого «самоубийства» Ю.Кравченко (перевод с украинского: «Аргумент»):

«...Руки

Экспертизы, которые должны были ответить на вопрос: кто стрелял, не утверждают, а допускают, что дважды стрелял Кравченко, и делал это, вероятно, правой рукой (левая исключается из характера входных отверстий ран). Вместе с тем эксперты констатируют, что на правой руке не найдено следов крови.

Это в то время, когда после первого выстрела снизу вверх в подбородок, на пол между ногами Кравченко мгновенно вылилась целая лужа этой крови. Эксперты «объясняют» это отсутствие следов крови на правой руке после первого выстрела тем, что Кравченко «вероятно» закрывал правую руку левой, которая де-факто была просто полностью залита его кровью.

Попробуйте закрыть правую руку левой и подставить эти руки под тоненькую струйку воды. Удалось оставить правую без, даже микро следов жидкости?

А Кравченко, по мнению следствия, — удалось. Удалось, несмотря даже на то, что и сам пистолет, который он, якобы, держал в правой руке, был полностью забрызган кровью.

Относительно второго выстрела, эксперты вообще не объясняют, почему после выстрела в упор в висок маленькие капельки крови не попали на руку, которой он, якобы, стрелял (А как объяснять, чего в практике криминалистики просто не бывает).

...Из любого учебника криминалистики известно, что на руках того, кто стреляет из огнестрельного оружия, обязательно остаются следы пороховых газов, которые достаточно долго даже невозможно смыть. Очень часто именно эти следы становятся главным и неопровержимым доказательством по тем или иным делам.
В экспертизах ни слова, ни намека на то, были ли на руках Кравченко следы пороховых газов, или нет. Эксперты исследуют и находят же следы на входных отверстиях и одного, и второго ранения, из чего, в частности, делают вывод о выстрелах в упор. А про руки — гробовая тишина.

О чем же свидетельствует такая, вроде бы, невнимательность экспертов и самого следствия, которое и должно ставить вопросы и задания перед экспертами? Ведь если бы на обеих руках Кравченко (правой стрелял, левой вроде бы поддерживал правую) имелись следы пороховых газов, это бы стало неопровержимым доказательством того, что он стрелял сам? Почему же следствие избегает поиска доказательства, которое должно стать одним из главных? А потому, что замалчивание экспертов может говорить лишь об одном: характерных следов от выстрелов на руках Кравченко обнаружено не было, но сказать об этом следствие не имело политического права.

Итак, судя по отсутствию каких-либо следов крови на правой руке Кравченко, и пороховых газов на его обеих руках, стрелял в «самоубийцу» кто угодно, только не он сам.
Патроны и стреляные гильзы

Известно, что стреляные гильзы, если тот, кто стреляет, остается на одном и том же месте, выбрасываются из оружия и летят по примерно одинаковой траектории. Поэтому оказываются с определенным разлетом примерно в одном секторе.

Как утверждают эксперты, Кравченко стрелял именно с того места, где был найден: он сидел на стуле посреди хозяйственного сарая своего имения (так в тексте. В действительности это был захламленный гараж — «А»). Вряд ли он мог сменить место после первого выстрела, который привел к ужасно болезненному ранению, и на полу не осталось следов крови, которые бы свидетельствовали о его перемещения. Поэтому обе стреляные гильзы должны были оказаться где-то рядом: метр-два друг от друга.

Однако гильзы нашли буквально в противоположных углах сарая. Эксперты объясняют это тем, что одна из гильз, а именно та, которая оказалась в корзине для мусора за спиной Кравченко, претерпела рикошет от стены сарая. Эти же эксперты провели следственный эксперимент: отстрелили 9 патронов с того самого места, где нашли Кравченко, держа тот самый пистолет так, чтобы это соответствовало траекториям входных отверстий ран.

Все девять стреляных гильз, с небольшим разлетом, оказались в одном месте, а главное, — именно там, где была найдена одна из реальных гильз. При этом ни одна из гильз эксперимента никак не долетела и не коснулась одной из стен сарая. Но и после эксперимента у экспертов и следствия не возникло сомнений, и они оставили версию рикошета.

Если руководствоваться здравым смыслом — гильза в противоположном углу, да еще в корзине для мусора, да еще и вопреки следственному эксперименту, ничего кроме сомнений по поводу самоубийства не вызывает.

Такие же сомнения возникают по поводу версии следствия относительно двух не стреляных патронов, которые были найдены на полу у Кравченко, в том самом месте, где была найдена одна из стреляных гильз, и где впоследствии оказались гильзы эксперимента. (Эти боеприпасы не имели осечки, о чем свидетельствуют их капсули, на которых нет ни малейших повреждений).

Следствие объясняет эти патроны тем, что Кравченко, якобы, без выстрела дважды механически передергивал затвор уже заряженного оружия, или до первого выстрела, или готовясь к другому. Этой версии лишь улыбнется тот, кто имеет представление о поведении профессионального стрелка, которым, бесспорно, был Кравченко, который ездил стрелять почти каждую неделю. Ну просто не может профессионал, офицер с тридцатилетней выслугой машинально передергивать затвор уже заряженного оружия.

Даже если он волнуется — его действия с оружием находятся в плоскости рефлексов. Что касается манипуляций с затвором после первого выстрела — это вообще фантастика, если брать во внимание ужасное ранение, полученное Кравченко после первой пули.

Но уже не сомнения относительно самоубийства — а уверенность в убийстве появляется тогда, когда читаешь экспертов и узнаешь, что ни на стреляных гильзах, ни на патронах, найденных на полу, ни на патронах, оставшиеся в магазине внутри оружия, не найдено НИ ОДНОГО, даже смазанного, следа отпечатков пальцев. Ни Кравченко, ни другого лица.

Тот, кто хоть раз заряжал патронами магазин, знает, что в этой операции невозможно избежать следов, если не надеть на руки перчатки. Сначала каждый патрон необходимо один за другим вытащить из коробки или из другого места, где они хранятся, а потом один за одним вставить в магазин. Тщательно протереть патроны, которые уже находятся в магазине, также невозможно.

Поэтому отсутствие каких-либо следов неоспоримо свидетельствует о том, что тот, кто заряжал магазин пистолета, из которого был убит Кравченко, сознательно сделал это так, чтобы не оставить никаких следов.

На пистолете обнаружены как четкие, так и смазанные отпечатки одного только Кравченко. Поэтому он не принимал никаких мер, чтобы на его личном оружии отсутствовали отпечатки пальцев. Зачем же ему было сознательно избегать следов на патронах?

Поэтому — кто заряжал магазин? Почему на патронах нет следов? Что об этом говорит следствие?

Ничего не говорит и никак не объясняет. Следователь и сам прокурор, визировавшие заключение о самоубийстве, будто не заметили этого незначительного, по их мнению, обстоятельства.
Предсмертная записка

Эта записка согласно экспертизы написана шариковой ручкой на листе разлинованной бумаги, который был вырван из блокнота. Текст записки, психологическая экспертиза графологии того, кто ее писал, свидетельствует, что она была написана непосредственно перед смертью в состоянии чрезвычайного волнения — значит, Кравченко не мог ее готовить заранее в другом месте, кроме собственной квартиры, откуда не отлучался весь вечер, предшествовавший его смерти.

Следствие тщательно осмотрело помещение Кравченко: и кабинет, и гостиную, и спальню, и гараж, и тот сарай, где был найден труп. Осмотрели каждый коридор, каждый уголок, нарисовали красивые схемы, планы и украсили их панорамными фото. А ручку, которой писал Кравченко, и блокнот, из которого был вырван лист, так и не нашли. И это при том, что эти вещи должны были лежать на самом видном месте, ведь Кравченко не было никакого смысла их куда-то прятать или выбрасывать за пределы своего проживания.

Возникает вопрос: а принадлежали ли и ручка, и блокнот Кравченко. Не потому ли они загадочно исчезли с места происшествия, что в впоследствии их бы не узнали как вещи министра его родные? И не то ли самое лицо, которое заряжало магазин без отпечатков пальцев, убрало за собой и эти канцелярские мелочи?

Но и это не самое вопиющее.

Каждый эксперт, исследовавший эту записку, начинает свой анализ с описания ее внешнего вида. И каждый из них констатирует наличие на этом листе бурых пятен. Но следователь ни разу ни перед одним из экспертов не ставит задачу исследовать происхождение и качество жидкости, оставившей следы на бумаге. И ни один из экспертов, что сами указывают на эти пятна, ни словом не объясняет их природу.

Мне не довелось видеть оригинал этого вещественного доказательства собственными глазами. Но хорошо знаю, что бурыми на бумаге выглядят, в частности, пятна крови. Возникает вопрос: не потому эти пятна так упорно и сознательно не исследуются, что это и есть кровь. Ведь если это кровь, версия о самоубийстве рассыпается, как карточный домик.

Место, где была найдена эта записка, совершенно исключает возможность загрязнения ее в крови самим Кравченко. До выстрелов крови не было, а после — мертвый или даже тяжело раненый Кравченко вряд ли смог засунуть свое послание туда, где оно было найдено.

Под резинкой трусов, сверху которых была аккуратно заправлена майка, на нее был одет черный гольф из синтетического материала, а сверху гольфа министр был застегнут теплой вельветовой курткой. На теле под одеждой, в месте, где находилась записка, не найдено ни капельки ни крови, ни какой-либо другой жидкости.

Не нашел я в деле и экспертизы записки на отпечатки пальцев, которые непременно должен оставить на ней Кравченко. Ведь он, который никому не говорил о своих намерениях, по крайней мере сам отрывал лист, сам складывал его пополам, сам прятал под одежду.

Так отсутствие самого факта экспертизы, при той тщательности, с которой следствие искало доказательства лишь самоубийства, может свидетельствовать лишь об одном: следствие сознательно избежало этой логической экспертизы, поскольку отпечатков Кравченко на записке не нашли. И решили этот факт просто замолчать. Ведь появлялась системная цепь вопросов, которые вместе полностью разрушали версию самоубийства.

Не те ли руки, что заряжали магазин, прибрали блокнот и ручку, как раз и готовили лист записки и хоронили ее в уже мертвом теле Кравченко? Не кровь ли с перчаток этих преступных рук запятнала последнее измученное слово главного свидетеля заказа убийства Гонгадзе?
Свидетели

Отметим, что никто из свидетелей, что были допрошены по делу, не заметил в поведении Кравченко накануне его смерти ни малейшего намека на то, что он находится в таком состоянии, которое могло бы привести его к самоубийству. Напротив, друзья и коллеги министра, члены его семьи, которые общались с ним за несколько часов до его смерти, как один утверждают, что Кравченко был в хорошем настроении, был, как всегда, спокоен и очень уверен в себе. Конечно, это не доказывает версию убийства, но и самоубийство не подтверждает.

Но гораздо интереснее те показания его друзей и сослуживцев, где они, в частности, вспоминают реакцию Кравченко на попытку самоубийства руководителя милиции в Черкасской области — генерала Кочегарова, который в 2003 стрелял себе в подбородок,: остался жив, но ужасно покалечил свое лицо.

По словам этих свидетелей, Кравченко неоднократно рассказывал об этом случае, как об образце того, как и куда надо стрелять, если уж решил лишить себя жизни. Мол, взялся стреляться — стреляй наверно в висок. Более того, свидетели утверждают, что в их присутствии Кравченко отчитывал и поучал самого Кочегарова, как надо стреляться, чтобы не остаться в искалеченных дураках.

Следствие игнорирует и эти показания, являющиеся доказательствами того, что Кравченко не мог, имея перед глазами опыт Кочегарова, стреляться таким же способом, каким был сделан первый выстрел. Ну кто, кроме послушных следователей, поверит в такое: поучал, критиковал, ставил в пример, а когда пришло время стреляться самому, с точностью ксерокса скопировал неудачу Кочегарова — отстрелил себе пол-лица и был, наконец, вынужден все равно делать контрольный выстрел себе в висок.
Физиология

Позволю себе процитировать дело относительно последствий первого ранения Кравченко: «... перелом нижней челюсти с травматической ампутацией передних зубов и двойной перелом нижней челюсти в области ее углов, повреждения нижней губы, повреждения языка, перелом верхнечелюстных костей с травматической ампутацией передних зубов, разрушение хрящей носа, на верхней губе по ее срединной линии сквозное ранение линейно витой формы».

После прочитанного у каждого, кроме ГПУ, возникает вполне логичный вопрос: а мог ли Кравченко вообще не потерять сознание от болевого шока? Был ли он в сознании в то время, что прошло между первым и вторым выстрелами? (По заключению судебно-медицинской экспертизы, между выстрелами мог быть промежуток времени от нескольких секунд до 30-40 минут.)

По аналогии, например, тот же Кочегаров, который стрелял себе в подбородок и тоже физиологически остался жив, очнулся только на следующий день, а более-менее шевелить конечностями был в состоянии только через несколько недель.

Относительно Кравченко судебно-медицинский эксперт не утверждает, а предполагает: Кравченко мог сделать второй выстрел. Единственным аргументом этого предположения является то обстоятельство, что первое ранение не было смертельным физиологически. Все. Больше в деле ни одного аргумента. Ни буквы.

И это в то время, как свои выводы дал Николай Полищук — автор первой на территории бывшего СССР книги о ранениях такого рода — «Огнестрельные ранения головы». Вторая монография Полищука — «Огнестрельные ранения центральной нервной системы». Николай Полищук, который более десяти лет был консультантом областной, городской, а затем республиканской судебно-медицинских экспертиз по черепно-мозговым травмам. А во время расследования возглавлял Министерство здравоохранения Украины.

Вот его вердикт о смерти Кравченко:

«По характеру ранений, зафиксированных в документах, можно однозначно утверждать, что это насильственная смерть, данные повреждения не могли быть нанесены рукой этого же человека. Возможность того, что это мог быть самострел, должна быть исключена.

На трупе зафиксировано два огнестрельных ранения (передняя поверхность шеи и правый висок). Первое — опасное для жизни и могло привести к смерти в результате кровопотери без своевременного оказания медицинской помощи.
Первое огнестрельное ранение осуществлено впритык из оружия, прислоненного к телу. Направление ранения нехарактерно для ранения, причиненного человеком самому себе, поскольку оно идет снизу вверх и изнутри вовне. Крайне сложно предположить, что человек может ранить себя именно таким образом — это слишком неудобно.

В результате первого огнестрельного ранения он получил множественные переломы нижней челюсти, перелом семи зубов (травматическая ампутация), перелом верхней челюсти, хрящей носа и повреждение языка. Таким образом, он не мог не потерять сознания в результате такой травмы. Не допускаю, такого не может быть, независимо от его волевых качеств. После такого ранения могло быть лишь расслабление, релаксация, он должен был выпустить пистолет из руки. Удержать оружие в руке после такой травмы человек не в состоянии.

Он сидел не в кресле, в котором мог бы удержаться благодаря подлокотникам, а на стуле. При его росте (более 190 см), весе исключено также, что после такого выстрела он не упал бы со стула.

Второе ранение — в висок — смертельное. Оно осуществлено впритык, но не оставило штанг-отпечатка — контактного удара. Для самострелов же характерно его наличие. Тем более, учитывая предыдущее ранение, если бы он стрелял в себя сам, он должен был бы прижать ствол к виску.

Между первым и вторым ранением прошел очень короткий период — он составлял секунды, не больше. Не могло пройти не то что десяти минут, но даже минуты. Об этом свидетельствует отсутствие крови в легких, бронхах, желудке. Если бы при таком ранении человек остался жив, он обязательно сделал бы хоть несколько вдохов. А значит, кровь попала бы в легкие, пищевод, желудок. Человек, находящийся в таком состоянии, обязательно заглатывал бы при дыхании слизь с кровью, может быть — осколки зубов, костей. Внутреннее исследование однозначно свидетельствует, что этого не было.

Могу утверждать, что после первого ранения он бы в себя не пришел. Я утверждаю, что через несколько секунд после первого ранения этот человек не способен был осуществлять целенаправленные точные действия. Это исключено.» (По материалам газеты «Зеркало недели»)

Известно, что Н. Полищук направил свои выводы следствию ГПУ. В деле об этом никаких следов уведомления. Даже формально не смогли возразить лучшему специалисту страны. Неужели есть сомнения, что ни следователь, ни даже Генеральный прокурор Пискун (на момент возбуждения и начала расследования уголовного дела — «А») не могли самостоятельно, как от мухи, отмахнуться от Министра здравоохранения?..
Психология

Эта парафия — не менее слабое место позиции следствия относительно самоубийства.

Первые жее сомнения возникают из самой мизансцены суицида бывшего «маршала» кучмовской милиции.

Те, кто знал Кравченко, а его знала вся Украина, непременно составил впечатление о нем, как о чрезвычайно амбициозной, надменной и решительной волевой личности, не имеющей никаких сантиментов, никаких комплексов, зато склонную к имиджевым позам и поступкам, стиль которых порой граничил с публичным эпатажем. Вспомним, по крайней мере, его появление на обществе со злой улыбкой из-под черных пиночетовских очков и в черном мундире, который мгновенно вызвал аллюзию с нарядом эсэсовских или гестаповских генерал-фюреров.

Уверен, если бы Кравченко действительно решил уйти самостоятельно из жизни и еще хлопнуть по Кучме последней дверью предсмертной записки, он бы обставил этот поступок так, как подобает сановному лицу. Он бы обязательно нашел возможность сделать это в собственном кабинете, при этом он вряд ли забыл надеть на себя торжественное форму и все украшения государственных и президентских наград.

Однако случилось с точностью до наоборот.

Забился в сарае, среди мусорных корзин, обломков старых трофейных рогов и прочего хлама, которым обычно завалены подобные помещения богатых поместий. Засунув оборванный клочок предсмертной бумаги за пояс домашних спортивных штанов с вытянутыми коленками, запахнул от сквозняка потертую вельветовую куртку, сел на старый стул, словно утомленный судьбой бродяга, застрелил себя.

А следствие в этом «наоборот» не испытывает никакого психологического диссонанса.

Что касается психологической экспертизы — ее формально в деле провели. Эта многословная писанина базируется на личных данных, юношеских автобиографиях, которые писались для кадровых отделов, других официальных документах из личного дела министра и однообразных свидетельств тех людей, которые знали Кравченко. Зато она не дает никакого достоверного ответа даже на тот — единственно весомый — вопрос, стоявший перед экспертами: был ли Кравченко накануне смерти в психологическом состоянии, который бы свидетельствовало о намерениях суицида?

Но главный вопрос, который был должен встать перед психологами, о чем говорил то же М. Полищук, в этом деле просто отсутствует. Вопрос, который ставил перед собой каждый, кто узнал из СМИ, что Кравченко стрелял в себя дважды. Имел ли Кравченко психический потенциал повторно стрелять в себя после шоковых последствий первого выстрела?

Если даже поверить в чудо и предположить, что Кравченко не потерял сознание после мгновенной ампутации вместе с костями, хрящами и мясом почти всех зубов, психологи все равно должны ответить на вопрос: а способен вообще любой человек, находящийся в состоянии Кравченко, на повторную попытку самоубийства? Ведь по определению самоубийство не может быть машинальным или инстинктивно рефлекторным. Суицид — это акт разума, акт воли, требующий значительных психических усилий, чтобы преодолеть биологически присущий для человека инстинкт самосохранения.

Практике известны удивительные случаи, когда раненые, даже смертельно, неожиданно оказывались способными к экстремальным действиям. Но все эта практика не подтверждает, а наоборот — опровергает случай, который рисует следствие для Кравченко.

Ведь вся эта практика говорит о том, что эти действия раненых были направлены на собственное спасение. Этими ранеными владели раз не воля и разум, необходимые для суицида, а сугубо механизм того самого инстинкта самосохранения, чрезвычайный потенциал которого мы даже себе не представляем.

Практике также известны случаи повторного суицида. Но эта практика свидетельствует о том, что повторные попытки суицида или значительно разнесены во времени (человек после неудачи не только приходит в себя, но и реабилитируется в более-менее нормального состояния), или первая попытка не приводит к чрезвычайно тяжелым последствиям (оборвалась веревка или произошла осечка и т.д.).

Что касается случая Кравченко, возьму на себя смелость утверждать априори, что ни один из уважающих себя экспертов по психологии Человека не сможет дать положительное заключение по психической способности любого лица в течение всего 30 минут после полученного ранения сделать повторную попытку убить себя, если такое лицо находится в состоянии аффекта от болевого шока, подобному состоянию Кравченко.

Считаю, что и Генеральная прокуратура думала так же. Именно поэтому и не ставила ни перед одним из экспертов вопрос, который с самого начала лежал на поверхности.

Так перевернув последний лист дела Кравченко, я избавился от сомнений. Однако родилась твердая уверенность, что выводы ГПУ относительно самоубийства Кравченко были политически надиктованы исполнителям следствия еще до начала каких-либо следственных действий...»

(Публикуется с сокращениями. Источник:opodolski.livejournal.com/4403.html , перевод «Аргумент»)

К этому нужно так же добавить, что и так называемая «предсмертная записка Кравченко» тоже вызывает подозрения.

предсмертная записка Кравченко: «Дорогие мои, я не виновен ни в чем. Простите меня. Я стал жертвой политических интриг Президента Кучмы и его окружения. Ухожу от вас с чистой совестью. Прощайте»

Например, Николай Джига, экс-начальник УБОП МВД в бытность Кравченко министром внутренних дел, позже — народный депутат-«регионал», а ныне — глава Винницкой облгосадминистрации, в 2005-м утверждал: «В газетах я видел фотографию предсмертной записки (к материалам дела, как вы понимаете, я доступа не имел). Это не почерк Кравченко — я прекрасно знаю почерк Юрия Федоровича, много лет с ним проработал».

Но заместитель начальника ГУ по расследованию особо важных дел Ген­прокуратуры Сергей Денисенко утверждал, что экспертиза показала: записку писал Кравченко, будучи в сильном душевном волнении. А блокнот, откуда был вырван листок для записки, не нашли потому, что Ю.Кравченко мог написать ее заблаговременно — задолго до того, как покончил с собой. Как согласуется это хладнокровное «заблаговременно» и «сильное душевное волнение» — непонятно.

...Когда в декабре 2005 года дело закрыли за отсутствием состава преступления, супруга покойного — Татьяна Кравченко обратилась в Печерский райсуд Киева с жалобой на действия следователя. 10 февраля 2006 года суд принял решение о возобновлении следствия. ГПУ подала апелляцию, но 11 мая Апелляционный суд Киева ее отклонил, указав на необъяснимые «погрешности», допущенные при проведении следствия. В частности, в решении суда содержатся довольно интересные факты:

«Согласно протоколу осмотра места происшествия, тела погибшего и на основании заключения экспертизы, на месте происшествия обнаружены отпечатки пальцев, пригодные к идентификации, которые принадлежат не Кравченко, а другому лицу, а также не пригодные к идентификации отпечатки пальцев.

Следственные органы не предприняли никаких мер по установлению лица, чьи отпечатки пальцев обнаружены на месте происшествия, и его возможной причастности к смерти Кравченко. В частности, не поднимался вопрос об установлении хотя бы группы крови лица, которым оставлены не пригодные к идентификации отпечатки, хотя такими возможностями экспертиза располагает уже на протяжении тридцати лет.

На указательном пальце левой руки тела обнаружена длинная — 35 см — крашеная, вырванная с достаточной силой быстрым движением волосина из головы человека, не принадлежащая Кравченко (согласно заключениям соответствующей экспертизы), однако никаких мер по установлению лица, которому эта волосина принадлежит, принято не было.

В том числе не было и попыток определить группу крови человека, которому принадлежит эта волосина, установить наличие других факторов, которые индивидуализируют этого человека, например, следов употребления специфических веществ, принадлежность волоса кому-то из членов семьи, обслуживающего персонала и т. п....

Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы, микрочастиц пороха и следов обожженных волос вокруг входных отверстий ран не обнаружено».

По материалам argumentua.com