Почему Генеральная Прокуратура превращается в ОПГ?

Виталий Касько: «Пока генпрокурор будет проводить столько времени в АП, мы европейскую прокуратуру не построим». Почему прокуратура прогнила насквозь, а реформа прокуратуры — циничная инсценировка со стороны Порошенко и Шокина.
Заместитель генпрокурора Виталий Касько в ведомстве Шокина отвечает за международное сотрудничество. Уже в течение полутора лет он ведет диалог с европейскими партнерами об аресте и возвращении в Украину активов, которые были украдены чиновниками Януковича. В зоне ответственности Касько также расследование преступлений чиновников.
Широкой общественности фамилия прокурора стала известно после громкого скандала с так называемыми «бриллиантовыми прокурорами». В операции, реализованной вместе с заместителем главы ГПУ Давидом Сакварелидзе, Касько отвечал за процессуальные вопросы.
Летом громкий скандал выявил противоречия в руководстве ГПУ — Виктор Шокин не поддержал молодых заместителей и пытался дать делу задний ход. После огласки в прессе и реакции общественных активистов, мирить Шокина и Сакварелидзе взялся сам президент.
Дело, возбужденное против первого заместителя начальника Главного следственного управления ГПУ Владимира Шапакина и заместителя прокурора Киевской области Александра Корнийца, до сих пор расследуется. А Касько, после решения Сакварелидзе возглавить еще и прокуратуру Одесской области, потерял единственного единомышленника в ГПУ. Его отношения с другим руководством ведомства вряд ли можно назвать дружескими.

Сейчас Касько участвует в конкурсе на главу Антикоррупционной прокуратуры и вошел в список 15 финалистов, однако считает свои шансы невысокими.

В интервью «Украинской правде» Касько рассказывает о конфликте с генпрокурором Шокиным, расследовании громких дел и почему возвращение активов происходит медленно.

— Вы являетесь одним из претендентов на должность антикоррупционного прокурора ...

— Действительно, подал документы на занятие должности руководителя специализированной антикоррупционной прокуратуры, но остается один момент. Я считаю, что если не будут внесены изменения в законодательство, и не будет обеспечена действительная независимость специализированного антикоррупционного прокурора, то смысла занимать эту должность не будет. Сегодня, насколько я знаю, есть законопроекты по этому поводу. Я поддерживаю внесение изменений в законодательство для обеспечения надлежащего уровня независимости специализированного антикоррупционного прокурора.

— То есть, если законопроекты не будут приняты, Вы в случае победы в конкурсе откажетесь от должности?

— Если будет, как сейчас, если не будет гарантий независимости специализированного антикоррупционного прокурора, то я не буду на это соглашаться.

— А какие угрозы сейчас существуют?

— Это очень простые угрозы. Генеральный прокурор может хоть завтра освободить от должности специализированного антикоррупционного прокурора. Начать по нему служебную проверку и уволить. Разве это гарантии независимости? Помещение, финансирование — все это зависит от доброй воли Генерального прокурора. Нет должного баланса, и специализированная антикоррупционная прокуратура имеет статус структурного подразделения Генпрокуратуры, так быть не должно.

— Вы думаете, что антикоррупционная прокуратура будет представлена ​​новыми людьми?

— Если так не будет, то тогда, опять же, никакого смысла в специализированной антикоррупционной прокуратуре нет. Потому что, насколько я вижу со стороны, в НАБУ все же, когда речь идет о детективах, подавляющее большинство людей — это люди с желанием что-то изменить. Такой же должна быть специализированная антикоррупционная прокуратура. Потому что желание детективам НАБУ очень быстро отобьют, если прокурор, ведущий процессуальное руководство в производстве, будет все здоровые инициативы тушить. То есть обе структуры должны быть совершенно новыми и абсолютно с новыми взглядами. Если этого не произойдет, то специализированная антикоррупционная прокуратура убьет идею НАБУ.

— Антикоррупционная прокуратура может стать заложницей позиции НАБУ, которое может занимать политическую позицию? Даже если она будет самостоятельным органом, а НАБУ будет не самостоятельным, например ...

— Специализированному антикоррупционному прокурору тогда будет сложнее, но это не безнадежная ситуация. Потому что прокурор в нынешнем уголовном процессе, если следователь отказывается работать, может взять все в свои руки и сам провести расследование. Конечно, это существенно снизит эффективность работы, но он имеет право делать все самостоятельно. Проблема, безусловно, тогда будет с оперативной поддержкой, с человеческими ресурсами и тому подобное. Поэтому еще раз говорю, что успех в сотрудничестве. Но даже если, например, где-то будет пробуксовывать, у спецпрокурора есть немалые полномочия, чтобы продемонстрировать в нескольких уголовных производствах, как следует работать.

— Почему Вы все же подаете свою кандидатуру на эту должность? Вам недостаточно нынешней зоны ответственности?

— Мне недостаточно уровня независимости заместителя генерального прокурора в нынешней системе прокуратуры.

— В чем именно?

— Очень просто. Система украинской прокуратуры до сих пор остается советской. Как бы ее не называли, как бы мы не рассказывали о том, что проведена реформа, она продолжает оставаться иерархической. Когда идет жесткое подчинение прокурора высшем по статусу, в конечном счете что-то изменить без политической воли одного человека в прокуратуре, то есть генерального прокурора, фактически невозможно.

— У Вас есть какие-то конкретные примеры того, как это влияло на Вашу работу в течение года?

— Очень много конкретных примеров. Например, начали мы расследовать одно известное уголовное производство, которое случайно оказалось у нас. Только провели первый допрос, где запахло перспективой этого уголовного производства, как человеку стало плохо. Это, кстати, прокурорский работник. Человек просит перенести дальнейший допрос, мы это делаем. Через несколько дней выносится постановление генерального прокурора о передаче производства от нас в Главное следственное управление. Вот вам и независимость.

— Сейчас обсуждается покушение на Шокина ...

— Я был в Нью-Йорке во время «покушения».

— Что касается покушения — Вам не было стыдно?

— Было стыдно.

— Что Вы вообще думаете о покушении?

— У меня есть алиби (улыбается). Я был очень далеко.
— У Вас какие вообще отношения с генпрокурором?

— Мы не общаемся. Он требовал от меня написать рапорт на увольнение, я сказал, что он меня не назначал, и я увольняться по собственной инициативе не собираюсь.

— А уволить Вас он не может?

— Может, но почему-то сам не увольняет. Однако у меня есть достаточно данных о том, кем инициируется на меня грязь в СМИ, почему и с какой целью.

— Как Вам удалось все же при трех генпрокурорах удержаться?

— Я перед собой такой цели не ставил, так случилось.

— Вы знаете, что есть политическая мотивированность. Почему все же Вас оставляли?

— Я не знаю, от других слышал, что кого-то согласовали на политическом уровне, но меня ни разу не водили в Администрации президента или где-то еще. По крайней мере, я не слышал, чтобы мою кандидатуру с кем-то согласовывали.

— Да, но почему-то Вы все равно остаетесь работать.

— Я еще в июле намеревался уйти. Как только увидел реакцию всем известных людей на дело «бриллиантовых прокуроров», я понял, что никто с коррупцией бороться не будет, я бы пошел, но те ​​люди, которым я лично гарантировал, что мы начинаем бороться с коррупцией, и они полностью защищены — их просто закатают в асфальт. Я там нахожусь исключительно для того, чтобы не дать этого сделать, и делаю все, чтобы этого не сделали.
То же самое касается и наших коллег из СБУ. Если президент удовлетворит рапорт об увольнении первого заместителя председателя СБУ Трепака, это расставит все точки над «и». Все все окончательно поймут. Тогда нечего делать и в такой прокуратуре при такой системе координат.

— В чем проблема уволить Шокина?

— Вопрос не ко мне. К тому времени, пока у нас президент или, скажем так, до тех пор, как генпрокурор будет проводить так много времени в Администрации президента, к тому времени мы ни европейское государство, ни европейскую прокуратуру не построим. Это можно не «не для записи». Мне терять нечего.

— Что, Вы считаете, Шокин сделал не так? Где было влияние президента и в чем?

— Трудно сказать, здесь вопрос концептуальный. Любой генпрокурор начинает делать не так, если он начинает выполнять указания кого-то из руководства государства. Если генпрокурор не является независимым, то это не европейское государство и не европейская прокуратура. Если мы всем рассказываем, что мы за европейские стандарты, мы идем в ЕС, у нас иное государство, нежели было при Януковиче, то тогда почему так происходит?

О работе Международного департамента ГПУ и следствия

— Что Вы все же успели сделать за то время, что работаете в Генпрокуратуре? Я помню, что Вас пригласил Махницкий на эту должность.

— Да, пригласил Махницкий. Давайте говорить о конкретных примерах. Создание совместной следственной группы по МН-17 — это моя инициатива. На сегодня, и все это признают, это очень удачный шаг, потому что Украина не могла возглавлять это расследование. К этому расследованию были бы претензии с точки зрения объективности. Все сейчас признают, что указанное расследование эффективное и форма выбрана правильная. Мы обеспечили полное сотрудничество между членами группы.

Я участвовал в разработке устава международного трибунала по МН-17, который должен приниматься Советом безопасности ООН. Это тоже очень качественный документ. Мы его делали совместно с прокурорами из Голландии, Бельгии, Австралии. Вопрос представительства интересов государства в суде. Короткий период я занимался этим направлением, контрольное управление Генпрокуратуры признало, что представительство работало очень результативно. Мы вернули огромное количество земель, зданий, заводов, месторождений полезных ископаемых государству.

— Что сейчас происходит с этим имуществом?

— По-разному его судьба складывается, к сожалению. Какое-то имущество возвращается государству, и я надеюсь, что оно будет или в дальнейшем оставаться в собственности государства, либо будет продано по прозрачным процедурам, то есть государство на этом заработает. Какое-то имущество, к сожалению, может оказаться — опять же, из-за непрозрачных процедур — в собственности каких-либо субъектов, откуда его снова придется возвращать в доход государства.

Были такие примеры. Не успели мы вернуть в собственность государства один санаторий (не буду называть конкретный объект, потому что я больше этим не занимаюсь), как он, опять же, в нарушение законодательства, был передан уже другому субъекту. Это больше всего волнует. А сейчас вообще наметилась тенденция, что многие судебные процессы, которые мы выигрывали, начинают двигаться не совсем в направление государственных интересов.

— С чьей инициативе это происходит?

— Трудно сказать. Пока нет окончательных решений по некоторым производствам, но я внимательно это отслеживаю, проанализирую и выскажу свое мнение. Это то, что касается представительства. Что касается международного направления, то оно «на давальческом сырье». Оно не является самостоятельным. Это направление в части правовой помощи обслуживает следствие. Если у вас нет следствия, то вы зависите от того, как проводится это следствие. Если следствие проводится некачественно ...

— Как вы можете оценить проведение следствия в течение того времени, что Вы работаете в прокуратуре?

— Вы знаете, что мы тесно работали с нашими европейскими партнерами по активам. Санкции были применены в марте 2014 года, а во второй половине мая я пришел на работу в прокуратуру. То есть то, как они накладывались, как формулировались письма, я к этому не имею никакого отношения. Мне пришлось исходить из того, что уже по сути было сделано, и вытаскивать ситуацию, которая уже была.

— Какая же она была?

— Специфическая. Изменить основания применения санкций уже не было возможности. Я сразу поехал в Брюссель, нам это четко сказали европейские партнеры. Нужно было предоставлять определенную информацию европейским коллегам, из которой виден был бы прогресс в соответствующих расследованиях.

Европейские партнеры должны видеть, насколько продвигается следствие по производствам в отношении тех лиц, к которым были применены санкции, и в каком направлении. В Брюссель в следующий раз я поехал не один, а вместе с заместителем генпрокурора, ответственным за следствие, в то время — Олегом Залиско. И заместитель генпрокурора, ответственный за следствие, обещал нашим европейским партнерам обеспечить предоставление этой информации. Повлиять на ход следствия я не могу. Я не имею доступа к уголовным производствам. Единственное, что я могу — организовать коммуникацию между европейскими партнерами и нашими прокурорами.
— Европейцы по-разному оценивают эту работу, насколько я знаю. То есть они говорят, что недостаточно было уделено внимание ...

— Я впервые слышу о недостаточности внимания. Что касается уровня расследования. Информацию я не могу сформировать, не увидев уголовное производство, а не утвердив план расследования, не спросив у следователей, что они сделали, не поняв, достаточно ли доказательств для подозрения. Относительно информации, которая предоставлялась следствием в ЕС, то все, что мы могли сделать в международном департаменте, это объяснить, соответствует ли критериям, что написано. Или — что надо сделать, чтобы оно соответствовало критериям. Мы это делали. Это не всегда удавалось сделать следствию. Проверить эффективность расследования и непосредственно повлиять на его ход международный департамент генпрокуратуры возможности не имеет.

Эффективность следствия по прежним высокопоставленным чиновникам должна измеряться тем, скольким лицам было объявлено о подозрении, сколько человек было в результате осуждено и сколько незаконно добытого имущества арестовано / конфисковано. Возвращение арестованных за рубежом активов в короткие сроки невозможно, спросите у любого эксперта по вопросам возвращения активов.

— Потому что это длительный процесс?

— Да. Но чтобы видеть перспективу такой работы, уже на этой начальной стадии должны быть четкие признаки того, что следствие вышло на преступные деньги и, как минимум, в этот период, в этот однолетний-двухлетний период, оно должно наложить арест на эти счета за рубежом. Так вот, до сегодняшнего дня подавляющее большинство денег за рубежом арестовано именно на основании европейских санкций, а не по инициативе украинских следователей. Это самая большая проблема.

— О какой сумме идет речь?

— Опять же, какую бы сумму я ни назвал, она не будет достоверной. Есть активы не в денежных средствах, никто не знает, какая стоимость яхты или земельного участка где-то на Сардинии.

— Есть и такое?

— Конечно. Поэтому все эти денежные суммы, которые называются в разных брифингах и интервью ... никто никогда не скажет вам честную сумму. Поэтому я никогда этого не делаю. Мой подход принципиальный. Сегодня можно говорить о двух случаях ареста в одной стране денежных средств на основании запросов нашего следствия. Все остальные арестованы на основании санкций ЕС, Швейцарии и т.д. Санкции ЕС будут сняты — у меня есть такое обоснованное опасение — в марте следующего года. Времени у нашего следствия крайне мало.

— То есть, у Вас главный вопрос к следователям?

— Вы должны понять, что международный департамент не готовит запросы о правовой помощи. Потому что он по закону не влияет на следствие и не имеет доступа к материалам уголовных производств. В международный департамент поступает запрос следствия о правовой помощи, который он изучает на его соответствие международным договорам. И в соответствии с УПК или согласовывает его и отправляет за границу, или возвращает с замечаниями, почему он не соответствует международным договорам.

Поэтому если думают, что международный департамент — это структура, которая возвращает средства или расследует какие-то преступления, связанные с международными связями, то это глубокое заблуждение.

— Расширить эти полномочия можно?

— Не очень удачный пример — Российская Федерация. Где тот же заместитель, курирующий международный департамент, имеет в подчинении подразделение, расследующее преступления с международными аспектами, где арестованы средства за рубежом.

— Какие вообще у Вас взаимоотношения с заместителем, который отвечает за следствие в этих вопросах?

— В разные времена разные были. Заместители были разные. Но проблемы, к сожалению, типичны. С нынешним заместителем проблемы очевидны. Мы не общаемся. Нынешний заместитель глубоко обижен.

— Генпрокуратура — это командный орган. И здесь Вы говорите, что Вы не общаетесь с заместителем, генпрокурором. Я знаю очень много людей, которые работают в прокуратуре и мечтают о том, чтобы уволили Шокина. Как так?

— Заместитель по следствию крайне обижен из-за задержания первого заместителя начальника Главного следственного управления. Он считает, что это было нарушением каких негласных правил с нашей стороны. Но еще раз повторяю, что ни Касько, ни Сакварелидзе — никто не охотился за первым заместителем начальника Главного следственного управления.

То, что он попал в зону внимания, в оперативной службе была зафиксирована его деятельность — это не наша целенаправленная акция. Поэтому для того, чтобы это не отражалось на эффективности сотрудничества с европейскими партнерами, поскольку Главное следственное управление не давало нам информации, мы передали полномочия с конца июля этого года именно Главному следственному управлению контактировать с профильными подразделениями ЕС в санкционных вопросах, и Генпрокурор поддержал такой подход.
— То есть сняли с себя ответственность.

— Мне не предоставляют информацию, как я могу обеспечить сотрудничество с коллегами из ЕС?

— Но тогда можно говорить, что Вы фактически похоронили возможность что-то сделать, потому что, скорее всего, это следственное управление будет просто блокировать любые ...

— К сожалению, если мне не предоставляют информацию, мои полномочия ограничены. У меня нет никаких процессуальных полномочий по отношению к следователям и я не могу ничего сделать. И не собираюсь разводить переписку по этому поводу. Не нуждаешься в профессиональной помощи — сделай сам.

Дело «бриллиантовых прокуроров» и реформа прокуратуры

— Летом у вас был такой дуэт вместе с Сакварелидзе, именно по делу «бриллиантовых прокуроров». Говорили, что новая команда объединилась против старой команды. Сейчас Сакварелидзе, насколько я понимаю, редко бывает в Генеральной прокуратуре ... Стало ли Вам труднее, или это был преднамеренный шаг, чтобы вас разделить, чтобы ваши действия были менее эффективными?

— Здесь знаете, в чем вопрос? С одной стороны, возможно, и разделили. А с другой стороны, он же дал согласие на назначение на должность прокурора Одесской области ... Это не было сделано без его ведома или принудительно. Я оказался перед фактом. Конечно, сейчас труднее.

— Что сейчас с делом «бриллиантовых прокуроров»?

— Идем к завершению. Но пока Шокин является Генеральным прокурором ...

— В окружении генпрокурора говорят, что Вы тогда превысили свои служебные полномочия, когда осуществляли расследование дела «бриллиантовых прокуроров».

— Я здесь рискую снова показаться странным человеком, который в нужное время оказывается в нужном месте.

Но в то время, когда начиналось это расследование, я был за пределами страны. Дело начинал Сакварелидзе, с которым у меня была взаимозаменяемость. То есть, он в то время курировал как следствие, так и процессуальное руководство Генеральной инспекции.

Однако, насколько мне известно, все было сделано с самого начала в рамках закона, а слухи о каких-то «проблемах» исходят именно от окружения генпрокурора, к которому, судя по всему, относились и задержанные прокуроры.

Очень легко сравнить. Возьмите дело так называемых СМИ «бриллиантовых прокуроров», о которых так беспокоится руководство Генпрокуратуры и, в частности, постоянные выбросы о каких-то, якобы, процессуальных нарушениях. И возьмите дела Лукаш, Корбана, Мосийчука — там процессуальное нарушение одно на другом, но почему-то никто не беспокоится по этому поводу, а тут такая глубокая забота, хотя процессуальных нарушений нет.

— Все же, когда Вы взялись за этих «бриллиантовых прокуроров», Вы ожидали такую реакцию?

— Нет. Когда ко мне приходят прокуроры говорить о том, какая есть оперативная комбинация в одном из уголовных производств, я каждый раз говорю: «Не называйте мне фамилий и должностей. Мне это не надо». Они рассказывают комбинацию, а я высказываю свою точку зрения, как бы, по моему мнению, это было бы лучше сделать с точки зрения тактики. Их должности и фамилии я узнал уже после задержания. Поэтому будет сопротивление или не будет — на начальном этапе мне известно не было. Возможно, Сакварелидзе знал о том, кто эти люди. Но я тоже не думаю, что он знал, что они связаны или не связаны с кем-то.

— Вам бывает стыдно за действия Генпрокуратуры?

— Конечно.

— В чем именно?

— К сожалению, такие факты не редки. Например, я считаю, что так называемая «реформа», которая сейчас осуществляется, иначе как косметической не может называться.

— Почему так случилось?

— Я думаю, это произошло потому, что заместителю Генерального прокурора, который отвечал за реформу, не дали возможности ее провести. Это громко назвали «заместитель, отвечающий за реформу». Изначально ему дали курировать кадры и управление правового обеспечения, но очень быстро забрали.

— Почему забрали? Потому что оценили риски?

— Потому что начали возникать определенные недоразумения. Если бы действительно за это взялись и начали реализовывать то, что задумали, то очевидно, определенные риски возникали. Поверьте, с теми рычагами, которые были у заместителя по реформе прокуратуры, провести реформу прокуратуры, чтобы назвать это словом «реформа», не представлялось возможным.

— А потом он еще уехал в Одессу.

— Потом он уехал в Одессу. Сейчас вы наблюдаете избрание местных прокуроров, например, в городе Киеве, где в комиссию входит заместитель Генерального прокурора Сакварелидзе. Он в Одессе находится, потому что является одновременно прокурором Одесской области. Кто за него избирает там прокуроров в комиссии? Я не знаю.

— Это был его выбор, почему он не завершил реформу, а поехал работать в Одессу. То есть, Вы считаете реформу косметической, так как обновления не произойдет? Почему?

— Я тоже вхожу в состав одной из комиссий. Комиссия была сформирована таким образом, что туда вошли от прокуратуры четыре человека, в каждую комиссию, три из них голосуют, скажем так, «правильно». Один может иначе. И так в каждой комиссии. Они формировались, конечно же, Генеральным прокурором, а предложения Сакварелидзе, который «отвечает за реформу», во внимание — по сути — взяты не были. Затем к ним добавились еще три представителя от Верховной Рады.

— Вы не называете фамилии.

— Это все есть на сайте Генеральной прокуратуры. Система координат настроена таким образом, что с очень высокой вероятностью гарантируется подача нужных кандидатов. Это раз. Во-вторых, ну нет почти внешних кандидатов. Вот у нас списки на руководителя местной прокуратуры — один-два из 16 — внешние кандидаты.

Даже если один из этих внешних кандидатов попадает в тройку тех, кого рекомендуют назначить Генпрокурору, то именно Генпрокурор решает, кого из них назначать ... Понимаете сущность проблемы — кто будет назначен в конечном счете?

— Поэтому ЕС все время говорил, что не будет финансировать проведение этой реформы?

— Я не исключаю, что это была одна из проблем. Проблема в том, что когда 15 декабря люди, которые верили в то, что действительно будет реформа прокуратуры, увидят у себя местным прокурором то же лицо, которое было до этого, заместителя — то же лицо, то доверие к такой реформе, мне кажется, будет крайне низким. Это я считаю серьезным риском.

— Кто-то говорит, что проблема действительно в том, что на конкурс не пришли новые люди. Была еще проблема с тем, что людей неэффективно приглашали.

— Это — еще один фактор. То, что я сказал — это на поверхности. Проблема в том, на мой взгляд, что люди, которые могли бы пойти, не поверили в то, что такая реформа состоится.

— А почему они не поверили?

— Первый вопрос — материальное обеспечение. Обещалось, что это будут нормальные зарплаты. Но до начала конкурса так и не было понятно, их поднимут, или нет.

Представьте себе адвоката или юрисконсульта, или юриста, который имеет пятилетний стаж, устроил свой ​​юридический бизнес, который неплохо зарабатывает. Что его должно стимулировать к тому, чтобы все бросить и заняться реформой прокуратуры на местном уровне? Как по мне, он должен быть на 100% уверен, как минимум, в том, что ему дадут это сделать.

Если он видит, что происходит в Генпрокуратуре, когда после задержания «бриллиантовых прокуроров» начинается преследование тех, кто их задержал, то у меня уровень доверия был бы не слишком высокий к тому, что что-то меняется в системе. Поэтому, по моему мнению, очень много людей, которые могли бы что-то изменить, просто не пошли, их не убедил реальное положение дел, который есть в прокуратуре. Самая большая проблема в том, что мы теряем время.

— Вы можете сказать, что реформа не состоялась?

— Я думаю, это не реформа прокуратуры. Еще раз повторяю, мы теряем время. Потому что из-за этих конкурсов в местные прокуратуры Верховная Рада отложила вступление в силу нового Закона о прокуратуре. А там предполагалось прокурорское самоуправление и переход от иерархической системы, когда все решает генеральный прокурор, прокурор области или района, к системе прокурорского самоуправления, когда полномочия этой иерархии ограничиваются, и в силу этого обеспечивается независимость прокурора.

Тем самым, проведение конкурсов позволило противникам реформы отсрочить новый закон в важной его части, что нехорошо.

Возвращение активов

— В начале ноября был проголосован закон о создании Агентства по розыску и управлению активами. Создается очень много структур, которые якобы должны быть инструментами в борьбе с коррупцией. Но станут ли — зависит политически. Этот закон об Агентстве, насколько он дает полномочия, инструменты и зачем вообще эта структура?

— Не думаю, что ЕС выдумывал бы себе лишние структуры. Практически во всех странах есть даже если не отдельное агентство, то какое-то агентство выполняет такие функции. И тренд в Европе идет именно в направлении создания специализированного агентства по розыску и/или управлению активами.

Здесь нужно понимать, что это агентство не является заменителем правоохранительных органов. Правоохранители не могут расслабиться и заявить обществу: «Все, теперь агентство ищет активы, расследует, арестовывает». Ничего подобного.

Это сервисная служба, которая должна помочь следствию в поиске активов. Это не снимает никакой ответственности за следствие. Прокуратура и следственные органы как отвечали, так и будут отвечать за арест и возвращение преступных активов. Это агентство должно упростить работу следователем в части поиска, а в части управления — устранить по максимуму коррупционные риски.

Я думаю, что вы не раз слышали о ситуации, когда следователи и прокуроры что-то изымали, затем оно где-то пропадало или какие-то ценные часы или украшения вдруг заменялись на их подделки. В чем здесь проблема? У человека возникает конфликт интересов. Он изъял и он же охраняет. Кроме того, следователи в цивилизованной стране не имеет времени заниматься управлением активами, следить за сохранностью активов. Этому в Украине, как в постсоветской стране, никогда не уделялось внимания.

А в любой европейской стране государство на этом зарабатывает, а не теряет из-за коррупции. Поэтому очень правильно функцию сохранения, управления от следствия забрать и передать отдельному агентству, которое функционирует по прозрачным правилам и под общественным контролем.

Речь идет о штате не более 100 человек на всю страну, это вместе с территориальными отделениями и командированными в агентство специалистами из прокуратуры, налоговой, финразведки и т. д. То есть речь не идет о создании некоего бесполезного органа с огромным штатом.

— Но утвержденный закон вызвал очень много критики со стороны общественных организаций. В чем основная проблема?

— То, что сейчас приняли в парламенте, у меня есть подозрение, что это не то, что хотели сделать. Мне нужно очень внимательно вычитать, что там осталось от первоначального текста. Потому что исходный текст соответствовал лучшим европейским практикам.

Какая была заложена идея? Когда, например, во Франции (французская модель была положена за основу) арестовывается имущество на основании постановления следственного судьи, арестованные средства переходят со счета банка, где лицо сохраняло эти средства, на счет агентства. И до принятия судом решения проценты по этим средствам идут в доход государству.

И это только один аспект, на котором такое агентство может зарабатывать. Так вот, это агентство во Франции зарабатывает в 100 раз больше, чем уходит на его содержание. То есть агентство пополняет бюджет. То же происходит, например, с вещами, которые теряют стоимость. Что происходит сейчас? У человека изымают мобильный телефон Samsung. Возвращают его через четыре года. Стоимость на момент возврата составляет почти ноль. В большинстве европейских стран все эти аксессуары и вещи, которые стремительно теряют стоимость, продаются, и потом, при необходимости вернуть изъятое, человеку возвращают средства. Именно такой европейский вариант предлагался.

Я не знаю, что осталось. Могу лишь сказать, что в первоначальном варианте был воплощен лучший европейский опыт в этой сфере.

— У нас опыт, с нефтепродуктами Курченко, которые были реализованы непонятно как. Почему так произошло?

— Почему случилось, что их так реализовали? Мне кажется, что на этот вопрос должно ответить следствие. Потому что, очевидно, речь идет о преступлении. Насколько я знаю, уголовное производство по этому поводу почему-то было закрыто, а недавно, после того как это всплыло на поверхность — было возобновлено.

— Почему?

— Не знаю. Недавно было отменено постановление о закрытии.

Думаю, потому, что там есть чистый состав преступления и это трудно скрыть, как это ни пытаются сделать заинтересованные лица. Ведь по сути нефтепродукты были украдены. Надо разобраться — кем.

Это как раз та ситуация, когда следствие, в распоряжении которого находилось это топливо, приняло странное решение, как продукт очень быстро портящийся, и имеем то, что имеем.

По сути, оно украдено из-под носа у следствия или с его участием или без его участия. Я подозреваю, что с его участием. И в средствах массовой информации все это афера была описана очень подробно, только почему-то беспокоит эта ситуация в основном журналистов и общественность, а не тех, кто это уголовное производство безосновательно закрывает.

— Вы с Еленой Тищенко знакомы?

— Познакомились, когда она работала в МВД.

— Создание этого департамента, как Вы считаете, было необходимо?

— Представьте себе, что это орган с примерно такими же функциями, как международный департамент Генеральной прокуратуры. Однако находится в структуре МВД, тогда как следствие против бывших высокопоставленных чиновников должны по подследственности проводить следователи прокуратуры.

Но если Генпрокуратура является центральным органом по выполнению конвенций в уголовно-правовой сфере на стадии досудебного расследования, то МВД — нет.

То есть, функции МВД в этой сфере, мягко говоря, ограничены. Соответственно, была ли потребность — наверное, вопрос к министру, так как ему решать, есть ли смысл создания в структуре министерства того или иного департамента. Но я, если со стороны на это посмотреть, такой необходимости не вижу.

— Возвращение остальных активов все же в функциях какого ведомства должно быть?

— Нет таких ведомств, которые имеют исключительно функцию возврата активов. Практически должна быть привлечена цепочка ведомств, начиная от следствия и заканчивая правительством.

Например, есть уголовное производство, где надо вернуть активы из-за рубежа. Работает следствие, возбуждено уголовное производство. Следствие в процессе расследования должно понять и объяснить, как эти средства были получены преступным путем и оказались за рубежом.

— Что вообще сделано по возвращению активов чиновников режима Януковича?

— Арестованы денежные средства и другое имущество за границей, но это в первую очередь заслуга наших иностранных партнеров. Мы им помогали также путем предоставления нужной им информации, значительную роль здесь сыграла и финансовая разведка Украины, которая — к их чести — качественно сработала. И сейчас ведутся уголовные расследования, которые должны продемонстрировать то, что следствие установило доказательства хищения такого-то имущества, оказавшегося в таких-то странах в таком-то виде.

— Вы сейчас не может говорить о статусе каждого из них?

— Мне известно, что некоторые уголовные производства наконец направлены в суд и получено разрешение на проведение заочного производства. Там речь шла о шести уголовных производствах, если не ошибаюсь.

Но здесь важно следующее: недостаточно просто направить уголовное производство в суд, доказать вину в совершении какого-то преступления, осудить и получить приговор о конфискации. Для иностранных активов важно показать, что деньги, арестованные за рубежом — это именно те ​​деньги, которые были добыты в результате совершения этого преступления.

Давайте сравним дело Лазаренко.

Очень сложно было работать следователям, ведь не было таких инструментов, которые есть сейчас, как замороженные активы за рубежом по санкционным процедурам. Следствие искало, как были украдены деньги и куда они пошли.

Что произошло сейчас? Нам наши западные партнеры деньги нашли, чего не было в деле Лазаренко. «Вот вам деньги, вам осталось показать цепь, почему эти деньги добыты преступным путем и как они здесь оказались». Это задача следствия. К сожалению, я так понимаю, следствие еще ​​даже не на полпути.

— В чем проблема? Вы допускаете коррупционную составляющую?

— В том числе. Мы же с вами почему-то видим в СМИ эти замечательные «письма счастья» о том, что «этот человек, бывший высокопоставленный чиновник, порядочный, никаких уголовных производств по нему нет», которые предоставлялись адвокатам, а потом они предоставлялись в судах и, в частности, снимались средства с счетов.

— Сколько, на Ваш взгляд, дел в отношении бывших чиновников уже похоронено в стенах Генпрокуратуры?

— Не могу сказать, для этого мне надо почитать производства ... Я немного знаю историю с производством по Злочевскому, потому что результат «на лицо».

— Расскажите.

— К нам поступил запрос британских правоохранительных органов, возбудивших уголовное производство по факту отмывания средств Николаем Злочевским и заморозивших его счета в Великобритании.

Для того, чтобы уголовное производство об отмывании средств имело перспективу, нужно, как правило, предикатное преступление в стране, откуда активы были похищены, то есть в Украине.

Как только мы получили этот запрос, сразу направили его для исполнения в Главное следственное управление, где я черным по белому написал, что лично считаю этот запрос по сути информацией о совершенном в Украине преступление. Считаю необходимым срочно внести данные в Единый реестр досудебных расследований, начать следствие и наложить арест в нашем производстве на эти средства в Великобритании.

Все, что было сделано — это зарегистрировано уголовное производство, а арест наложен так и не был. Это уголовное производство непонятно как расследовалось. В конце концов наше следствие направило нам на исполнение британского запроса некие ящики, запечатанные их печатями, и сказали, что «так надо отправлять, нечего там лазить и смотреть». Конфиденциально.

Ок, мы это отправили. Потом оказалось, что там часть копий просто нечитабельная. Это нам потом британцы сказали.

На определенном этапе ко мне обратились британцы и говорят: «У нас есть угроза снятия ареста. Что там у вас происходит с делом?»

Я, соответственно, пишу рапорт генпрокурору с просьбой повлиять на следствие, которое до сих пор никого о подозрении не известило и арест на средства не наложило. Поручение Яремы о наложении ареста следствие не выполняет. Ко мне пишут американцы. «Гайз, что там у вас происходит? Неужели нет оснований для подозрения, можно ли что-нибудь сделать?».

Я снова пишу докладную записку генпрокурору: «Снимут средства, дайте поручение следствию, пусть начнут работать». Опять есть поручение Яремы. Более того, как оказалось, производство уже почему-то оказывается в МВД. Тогда Ярема дает поручение заместителю — нынешнему генпрокурору Шокину, который за ним осуществляет процессуальное руководство: «Наложить арест на счета». Поручение не выполнено.

Тогда мне пришлось идти на беспрецедентные шаги.

— Какие?

— Я пока рассказывать не буду, но производство снова оказалось в Генпрокуратуре.

Кстати, Шокин тогда его быстро вернул обратно в Главное следственное управление. Но как потом выяснилось, некоторые мощные люди из прокуратуры уже успели написать адвокатам письмо о том, что Злочевский — это порядочный человек, у нас к нему претензий нет, что и было в дальнейшем представлено адвокатами в британском суде. Подозрение украинского следствия не объявлялась до последнего, аресты на счета наложены не были. Что говорят британцы? Есть основания для подозрения? Я говорю, что по моему мнению, они есть ...

— Это правда, что британским следователям со стороны Злочевского даже выдвинули какие-то претензии, что они вынуждены будут платить какие-то деньги за адвокатские услуги Злочевскому из-за того, что обвиняли невинного человека?

— Они пока еще ничего не заплатили, но, насколько я знаю, они действительно должны еще и оплатить, и причем немалую сумму.

— Как после этого выглядит Генпрокуратура в глазах иностранных правоохранителей?

— А вы спрашивали, бывает ли мне стыдно за Генпрокуратуру? К сожалению, довольно часто. Вот я не могу до сих пор выяснить, кто же направил это производство в МВД? Кто додумался подписать это постановление?! Ведь речь идет о высокопоставленном чиновнике — министре экологии. Чистая подследственность прокуратуры! Так вот я пишу эту очередную докладную записку генпрокурору.

Генпрокурор начинает хамить мне: «Что вы здесь занимаетесь неизвестно чем?» Я говорю: «Слушайте, снимают арест, будет скандал». Чем закончилась эта перепалка — отдельный вопрос. Но я получаю от него определенные устные полномочия и выясняю, кто был следователем прокуратуры в уголовном производстве, прошу его ко мне зайти.

Не успел я вызвать следователя, как мне звонит ответственный за следствие заместитель Генпрокурора и спрашивает: «Что ты моего следователя вызываешь?». «Указание генерального прокурора». Вызываю, спрашиваю.

Сидит следователь напротив меня. «Здравствуйте, первый раз вас вижу, приятно познакомиться. Скажите, вы такое-то уголовное производство расследовали? Там основания для подозрения были?» «Расследовал. Были». «Почему подозрение не объявлено?» «Сказали направить дело в МВД». Говорю: «Ок. Если дело завтра оказывается у вас, и есть основания для подозрения, вы объявляете о подозрении?» «Объявляю». Я делаю так, что дело оказывается у него.

Он объявляет о подозрении, мы направляем все материалы британцам. Но тем не менее, арест снимают. Хотя британцы меня заверяли, что у них после подозрения было все необходимое, чтобы теперь отстоять этот арест. Но они, видимо, не знали об интересных письма адвокатам, о которых я тоже не знал, о других странных вещах ...

Может, вы думаете, что я вместо них буду расследовать? Но я не имею таких полномочий! Я, честно говоря, даже боюсь прочитать, что там нарасследовали. Причин много. Коррупция — раз, отсутствие профессионализма — два. Это непростые уголовные производства.

Между нами говоря, следствие, особенно во времена Пшонки, было доведено до ручки. Почему? Чем занимались следователи при Пшонке? Большинство бизнесменов это на себе почувствовали. «Наезд», обыск, всех повалили, забрали вещи, компьютеры и ждут, пока деньги принесут ...

— А сейчас так не происходит?

— И сейчас так происходит, потому что недалеко ушли. Посмотрите, сколько воспитанников Пшонки у власти? В том числе в руководстве Генпрокуратуры ...

— В прошлом году были обыски Генпрокуратуры в «Энергоатоме». Если мы уже затронули, то вот есть Мартыненко, есть производство, открытое против него швейцарской прокуратурой, есть производство чешской прокуратуры. Почему Генпрокуратура до сих пор не вызывала его на допрос?
— Без понятия. Здесь еще есть вопросы. На допрос — это одно. Я не помню, был его допрос среди того, что просили сделать в запросах. Но те же запросы, на мой взгляд, дают достаточные основания для внесения сведений в ЕРДР и достаточно оснований для того, чтобы задавать вопросы Мартыненко уже в Украине.

По материалам: argumentua.com